Было это в военную пору. Когда всех собирали на фронт и в деревнях оставались лишь самые старые, да женщины с детьми. Да и те не хотели расставаться со своими мужьями и всячески пытались либо оставить их дома, либо податься с ними. Но бывало после серьезного ранения, родных возвращали на короткий срок на родину, повидаться с близкими. Так вышло и со мной в сорок четвертом году в неудачной атаке под Витебском. Много тогда наших полегло. Да и я был одной ногой в могиле, с самого начала наступления схватив пулю левым бедром. Так и свалился в окопе истекаемый кровью и риском получить заражение, видя как надо мною проскакивают черные сапоги товарищей. Меня отправили сразу в госпиталь с десятью такими же счастливчиками как и я. Там выяснилось, что фашистская пуля застряла в кости. Вытащи ее и пролежав с неделю в набитой до предела палате, я начал было собираться обратно на передовую, как услышал, что мой полк был полностью уничтожен. Но вместо этого меня отослали на родину под Пермью в Березовку. Признаться я был рад такому случаю, повидать любимых мне людей. Рассказать о боях и буднях на фронте. Выбирать конечно не приходилось и через день я уже мчался поездом домой.
В марте того же года, я уже находился в пяти километрах от своей деревни, где меня не ожидали. Я специально не писал писем, дабы устроить сюрприз. Представлял я себе в дороге как заплачет от радости мама, как отец сплюнув под ноги обнимет меня с радостными глазами, а сестренка будет носиться вокруг и радостно хихикать. Шел я и думал об этом. Путь мой лежал около нашей реки Турки, с которой уже начинал постепенно сходить лед. А позже около леса, куда мы с отцом ходили за дровами, а летом по утру за грибами и ягодами. Многое мне навевало воспоминания об уже таком далеком детстве, хотя и было мне на тот момент около двадцати. Здесь все было так знакомо, так красиво и так кругом тихо, что я очень быстро забыл о фронтовых буднях и том ужасе на поле боя. Дело шло к ночи и я медленно но верно брел по снежным тропинкам предвкушая ощущение безграничной радости. Небо сняло с себя угрюмое покрывало из облаков, раскинув скатерть звезд, выпустив месяц на прогулку. Было светло почти как днем. Снег блестел, отражая небесный свет в своих густо уложенных снежинках. Так я ковылял еще минут тридцать и наконец вдали увидел дома. Мне хотелось побежать, но нога еще не до конца зажила. Более того, она последнее время непонятно ныла, видимо от чрезмерной нагрузки, которую испытывала уже который день. Вот уже окна, в некоторых из которых горели свечки, проплывали около меня. Кое где лаяли собаки, но даже они не могли нарушить ту тишину которую я ощущал всем своим телом и сознанием в ту минуту. Конечно усталость в пути сказывалась на мне и подходя к своей калитке в груди у меня возникла небольшая отдышка. Пар вылетал из рта увлажняя нос и щетину на верхней губе. Открыв со скрипом калитку я направился к двери и когда порог был у меня под ногами, моя рука стеснительно начала колотить в дверь. Через пару минут мне открыла моя сестричка спросив кто за дверью. Я естественно по своей задумке ответил, что гость. И она позвала мать. Материнские чувства не обмануть. Это я тогда понял в полной мере, когда меня обхватили мамины руки и слезы ее застывали на моей шинели. Долго мы так стояли, пока я брал себя в руки от непонятной радости охватившей меня. И побоявшись, что мать и сестра простынут, я зашел в дом с ними в обнимку ногой захлопнув дверь.
Ночь длилась долго, разговоры не умолкали ни на минуту. Я был в родных стенах и с родными, любимыми людьми. Я интересовался как дела идут по хозяйству, как поживают соседи, ладно ли у них все. Ответы были длинными, полными до краев эмоциями, восклицаниями и жалобами. И хоть радость была на лице мой мамы, я не мог не заметить ее грустных глаз. Меня тревожило это. Я не мог выкинуть дурные мысли из головы. А когда я спросил в чем дело, меня словно расстреляли из сотни пулеметов не оставив живого места на теле и в душе. Узнал я, что отец умер два с половиной месяца назад.
День шел за днем и нужно сказать без ложной гордости за себя, что восстанавливался я быстро. Чистый свежий воздух и работа по дому меня ставили на ноги быстрее любых врачей и санитаров. В хозяйстве почти ничего не изменилось, разве что коровы Душки не было, в силу обстоятельств в семье. Все те же куры несли яйца, козы давали молоко, а кошка Мурка лежала на печи мурлыча что то себе под нос. Узнав, что я приехал, в деревне начали отмечать это событие, хотя я был против. Но меня никто не слушал. Впрочем я не присутствовал ни на одном из пиршеств. Меня вполне устраивала каша по утру, суп днем и картошка вечером. Работал я поначалу мало, но дня через четыре уже трудился не покладая рук. Ходил за дровами и хворостом, носил воду, убирался в доме, колол поленья, убирал лишний снег. Но в этой суматохе не забывал я и про сестру. Любили мы поваляться в снегу и походить на горки к реке, где накатавшись вдоволь начинали играть в снежки или лепить снежную бабу. Мать тоже шла на поправку. Она была убита горем когда отец умер и у нее до моего приезда, по рассказам сестры, все валилось из рук, ходила грустная и угрюмая. А теперь она вновь улыбалась и смеялась, делая работу по дому так же хорошо как и до моего отъезда на фронт. После таких вот дней и сытного ужина, я валился с ног и спал как убитый. Дурные сны, которые тревожили меня все время, здесь ушли и я понял, что наконец обрел покой.
Как-то раз под вечер я завозился со снегом, совершенно забыв про хворост, пришлось идти за ним вечером. Темнело все еще довольно быстро и на скорую руку собравшись я вышел из дома в лес. Ощущение непонятного страха навалилось на меня, когда я бродил среди нависавших со всех сторон деревьев. Так я ходил около полу часа, и луна уже начинала свое шествие по ночному небу. Воздух становился все холоднее и мне пришлось закрыть рот шарфом дабы не заболеть. Глаза почти ничего не видевшие вначале, уже понемногу свыкались с темнотою ночного леса, а слух усилился в тиши. Но хоть я и привыкал к обстановке, у меня не пропадало ощущение опасности. Когда я подходил к обрывистому склону, я увидел на его вершине нечто темное похожее на собаку. Это был волк. Он словно высматривал добычу. Силуэт его не двигался. Шок напал на меня, ведь у меня не было ни ружья, ни какой либо увесистой дубинки и если бы он погнался бы за мной, то сопротивления с моей стороны не было бы почти никакого. Но он стоял и не шевелился. Тут я почувствовал на себе тяжелый взгляд, заметив, что очертания похожие на морду повернулись. Так мы стояли недвижимо минут семь, после чего сверкнув глазами, волк завыл. О господи какой это был вой! В этом звуке изливалась его душа. Он выл так, как воют погибающие собаки, которых забили палками. Чувствовалась в этом крике о помощи и жалоба на жизнь и земные тяготы существования. Это была монотонная песнь, взывающая к чьему то состраданию. Но ответа не слышалось. Вся его звериная сила не могла ему помочь в этой борьбе, борьбе за право не быть одиночкой в этом холодном лесном мире. Я стоял и слушал его. Слушал проникаясь каждой клеточкой своего тела его страданиями. Не знаю сколько прошло времени и не знал как за меня беспокоились родные сестра и мать. В ту минуту я знал лишь плачь сильного существа. Почти такого же как человек. Но внезапно прервав песню, волк медленно развернулся и пошел прочь поникнув мордой, как мне показалось. А я остался стоять на том же месте в оцепенении. Когда ступор наконец прошел, взявши себя в руки я побрел обратно домой, размышляя над произошедшим. Долго я еще не мог выкинуть из головы той песни. Делая домашние дела, играя с сестренкой, вечерами беседуя с матушкой, глаза мои были далеки от сего мира ровно как и мысли. Ночами мне снился тот обрывистый холм и звездное небо с мутной луной, в которой виднелось отражение печального хищника. Я не видел его глаз, морды но ночью он являлся ко мне таким отчетливым и ярким, что мне становилось не по себе. Вскоре голова моя прояснилась от дымки и я снова стал прежним. Но тут мой отдых окончился и со слезами на маминых глазах я уехал во второй раз на войну, такую долгую и утомительную, где взрывались снаряды, гибли люди и крики погибающих приходили ночью будоража воображение. Где каждую секунду цепляешься за жизнь и молишься богу, что бы вернуться из очередной атаки живым.
Наверное мне повезло, так как меня перенаправили в артелерийскую часть. Моей задачей было просто использовать снаряды по назначению, кладя их в жерло пушки, после закрывая уши. Так я и прошагал оставшуюся для себя войну, которая к слову сказать продлилась четыре месяца с небольшим. В европе меня вновь ранили. На этот раз в плече осколком от сброшенной на нас вражеской авиацией бомбы. Я тогда чуть не лишился руки. И вновь был госпиталь и вновь, теперь уже с медалью, я возвращался домой. Путь был таким длинным, что я успел поразмыслить над всем произошедшем в моей жизни. Какая то непонятная тоска забралась ко мне внутрь. Тоска которую я не мог понять. И только когда я проходил мимо леса по дороге домой, я понял будоражащее меня чувство.
После приезда я первым же делом пошел в лес, под предлогом поиска ягод, грибов и дров. Я прошел довольно много не помня точного места. Мне стало обидно от мысли, что не смогу найти тот холм. И тут произошло то, что происходит обычно в рассказах книжных и народных. Вдали показался обрывистый край. Ноги мои понеслись к нему бросив все то, что я нашел по пути. Меня влекло туда, но там меня ждало только разочарование и грусть. Я не увидел там никого и подобрав на обратном пути свои находки, побрел обратно.
Много раз я ходил искал того волка. Много раз я колесил по лесу забираясь в самые глухие чащи рискуя попасть в передрягу. Но каждый раз я возвращался домой ни с чем. Я часто подолгу сидел в безоблачные ночи у окна наблюдая за небосводом и яркими звездами с луной или месяцем. И каждый раз я слышал это монотонное пение о трудной и не легкой жизни одинокого волка борющегося с одиночеством в своем холодном, жестоком, диком мире…